Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А между тем все они могли бы быть безумно красивы.
Вся красота этого мира погребена в их бесполезных телах. А мне всю жизнь так не хватало красоты!..
— А сколько ты платишь за квартиру?
— М-м-м… Я даже не знаю. За три месяца я заплатил двести баксов.
— Так мало? Это однокомнатная?
— Да.
— Послушай, это же совсем копейки. Сейчас обычно сдают долларов за двести пятьдесят — триста, за двести-то невозможно найти. Тебе просто повезло.
— Да, мне повезло. Но, боюсь, это ненадолго… А вот мы, собственно, и пришли.
Я открываю кодовый замок, и мы входим в подъезд.
— И так близко от метро! — восхищается Вера.
— Ну, квартира, честно говоря, так себе… Евроремонтом там и не пахнет, но жить можно.
— Но удобства-то хоть там есть?
Вот женский вопрос.
— Конечно, есть. Правда, ванна маленькая, сидячая. Ты когда-нибудь видела сидячие ванны?
— Не-е-ет…
— Вот и я до этого не видел. Вообще там все маленькое. Не знаю, какой мудак этот дом проектировал.
Лифт в доме старинный, с открывающейся решетчатой дверью. Откуда такой лифт в блочном доме — ума не приложу. Кабинка узкая, как стоячий гроб, с дырками под потолком, чтоб в случае чего не задохнуться, покрытие не антивандальное, а старый добрый совковый пластик под дерево, старательно исцарапанный и исписанный разноцветными маркерами матерщиной. «Хуй», «Лека — сука», чье-то страстное «Лоррыса!» и неожиданно продвинутое «Rasta — the best of the world!». Интересно, кто в этом сраном доме такой поклонник раста?
Вера прижимается ко мне. Я обнимаю ее и целую.
Мы едем и целуемся. Старательно работая языками.
Шестой этаж.
В конце концов, до шестого этажа можно и не отрываться друг от друга. Едем на громыхающем лифте и целуемся. Присутствие коньяка в оттягивающем руку пакете придает легкость и беспечность мыслям.
Бля-я-мсс!
Шестой этаж.
Приехали.
Странность этого лифта заключается еще и в том, что он останавливается посреди этажей. По этой причине мы спускаемся ниже, на пятый этаж. Квартира у Аллы действительно совсем маленькая, на одного человека. Двоим здесь не ужиться. Идеальная жилплощадь для одинокой старушки с моськой или для пьющего русского художника вроде отца Аллы. Как бишь его звали? Кажется, Николай Степанович.
Вся квартира увешана картинами Николая Степановича. Когда я здесь поселился, Высоцкого в цепях уже не было. Алла сказала, что перед смертью отец подарил ее Центру творчества В.С. Высоцкого на Таганке. И слава Богу — эта махина висела как раз над койкой, на которой я сейчас сплю, и я бы постоянно боялся, что она на меня рухнет ночью и я умру со страху. Зато пейзажами увешаны все стены. Я не шибко разбираюсь в живописи, но мне кажется, что это очень хорошие пейзажи, столько в них неги и покоя. Хочется попасть на такой вот лужок-бережок, поваляться на солнышке, жуя травинку, а там, где сгущаются фиолетовые сумерки, чего-нибудь выпить. Запустить бы туда Аллу нагишом, вот она была бы счастлива!..
Но кроме создания эстетической атмосферы, пейзажи выполняют и чисто функциональную роль — они практически полностью закрывают от взоров обои, которые не менялись, наверное, со дня сдачи дома в эксплуатацию.
Вперемежку с пейзажами Николая Степаныча белыми лоскутами висят графические работы Аллы.
Живи она в России Серебряного века, она была бы русским Бердслеем в юбке, я уверен. Не употребляла бы изделия завода «Кристалл», а нюхала бы купленный в аптеке кокаин через длинный тонкий эбеновый мундштук, изящно сжимая его пальцами, затянутыми в шелк перчаток до локтя. А потом смела бы ее кокаиново-морфинистская волна первой русской эмиграции последней российской богемы в Париж, в монмартрское небытие, в объятия абсентовых галлюцинаций, и ныне каждое отечественное издательство считало бы за честь украсить ее изломанными женщинами всякую бабскую хуйню, которую они выпускают. Так нет же! Угораздило ее родиться в наше время, когда и богемы-то толковой нету, не говоря уже о декадансе, а только одни кретины и бездари с подвешенными языками обоих полов куют свои гиблые сексуальные связи в чаду помпезных московских презентаций.
— Вера, заходи!
Прихожая — полтора на полтора метра. В углу, занимая очень много места, лежит оставшаяся от Николая Степаныча циркулярная пила. Она огромная и страшная, торчат острые зубья. Зачем она ему была нужна — непонятно. Может, он хотел ставить избу? Что с ней делать — тоже неясно. Выкидывать вроде жалко. Я спрашивал об этом у Аллы, но она тоже не знает. Ну и хуй с ней.
— Осторожно, не поранься о пилу.
— О пилу? О какую пилу?
— Циркулярная пила. Вон она лежит. Да не обращай внимания, только будь поосторожней.
Как-то раз, спьяну, я на нее наступил. Хорошо, что был обут.
— Господи, сколько здесь картин!.. Это кто рисовал?
— Отец хозяйки квартиры, он уже умер. Проходи.
Проходя на кухню, Вера останавливается у входа в комнату, где нет двери.
— Сколько картин!
— Да, немерено. Пойдем на кухню.
— А можно посмотреть?
— Ну посмотри.
Кухня у Аллы крошечная. Кособокий, как у Крюгера, приземистый холодильник с оторванным названием, годов, наверное, шестидесятых, но еще работает, тарахтя как трактор. Плита с двумя конфорками, кое-как отчищенная Аллой от нагара. Пожелтевший до благородного цвета слоновой кости когда-то белый кухонный шкаф над плитой. На подоконнике в маленьком горшочке торчит живучий кактусенок. Я обещал Алле поливать его хотя бы раз в неделю, но постоянно забываю. Раза два, правда, я вдруг вспоминал и щедро поливал, тем он, наверное, и жив. В раковине кучей свалены немытые чашки и тарелки с размазанным желтком. На холодильнике лежит разорванный в клочья блок «Золотой Явы», купленный мной в какой-то перди во время очередного набега к друзьям по цене девять пятьдесят за пачку. У меня тогда были свободные деньги, и я решил купить целый блок, чтобы сэкономить рублей пятнадцать. Я трясу измятый картон, и оттуда вываливаются две пачки «Золотой Явы». Ну, можно жить! Я тотчас вскрываю одну и закуриваю.
Вера выходит из комнаты. Я указываю Вере на табуретку у стола.
— Присаживайся. Ты есть хочешь?
— Да нет, наверное. Я бы кофе выпила.
— Кофе не проблема. Сделаем кофе.
— А ты, если хочешь, ешь.
— Да, чего-то я проголодался. Пельмени у Крюгера, конечно… Но коньячку-то ты со мной выпьешь за компанию?
— Только совсем чуть-чуть. Может быть, с кофе.
— Правильно, и с шоколадкой. Сейчас я все сделаю.
Есть мне действительно хочется ужасно. Я ставлю на огонь помятый кофейник, потому что чайника в доме нет, и лезу в холодильник. Достаю из заморозки надорванный пакет картофеля фри, а с полки беру банку лосося.
— Ты точно ничего не хочешь?
— Нет, спасибо, я кофе с шоколадкой попью.
— Ну, как хочешь. Сейчас вода вскипит, я тебе сделаю кофе.
Я достаю выскобленную до белизны сковородку, когда-то тефлоновую, наливаю в нее подсолнечное масло и высыпаю картофель. Потом беру большой хлебный нож, приставляю к крышке консервной банки и сверху бью ладонью по рукоятке. Нож входит в железо, как в масло.
— А консервного ножа здесь нет? — удивляется Вера.
— Есть, но им даже пивную бутылку не откроешь. Ничего, я уже привык.
Несколькими движениями я вскрываю банку. Запах лосося и розовые ломти в соку вызывают у меня приступ голодного головокружения.
Я с детства обожаю всяческую рыбу. Не могу, например, спокойно смотреть в магазине на селедку. Хочется тут же купить ее и съесть. Как еврей. В гостях всегда пододвигаю к себе поближе семгу и балык. Или копченую скумбрию. Когда есть рыба, я на мясо плюю. Какое бы оно ни было. Не считая, конечно, запеченной бараньей ноги. Но запеченную баранью ногу я ел всего лишь три раза в жизни, и поем ли еще — бог весть. Вообще люблю все, что называется seafood, всяких там морских гадов и моллюсков — мидий, трепангов, кальмаров, креветок. Особенно креветок. Кстати, я уже сто лет не ел креветок… Я смотрю на лосося и думаю, что завтра же куплю себе креветок. С пивом. Оттягивает по полной программе. Но креветки не то блюдо, чтобы наслаждаться им одному. Креветки нужно есть как минимум вдвоем. Чтобы пиздить о чем-нибудь, очищая и прихлебывая холодное пиво.
Общаясь.
В последний раз я ел креветки летом…
…Родители тогда устроили мне праздник, именины сердца — на все лето уехали на дачу, — и я жил дома один. И первое, что я сделал, — наплевал на себя.
Я целыми днями сидел дома, немытый и небритый, с длинными, свисающими сосульками на глаза волосами, то тоскливо глядя в окно, то тупо — в телевизор, и ждал звонка от какой-нибудь женщины с предложением приехать ко мне, ибо это был единственный способ выйти из ступора и заставить себя пойти в ванную.
Лето — мертвый сезон для барда в смысле зарабатывания денег, и если ты не восторженный фанатик, готовый мотаться по бесчисленным слетам, возникающим то тут, то там на просторах нашей необъятной страны, чтобы по крайней мере на халяву пожрать, ты обречен торчать в раскаленной Москве и проживать заработанные за год по клубам бабки. «Груша» меня тоже не тянула, оглушив в свое время оголтелой каэспэшностью, провинциальным мудозвонством и жуткой антисанитарией.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Другие голоса, другие комнаты. Летний круиз - Капоте Трумен - Современная проза
- Одарю тебя трижды (Одеяние Первое) - Гурам Дочанашвили - Современная проза
- Город и сны. Книга прозы - Борис Хазанов - Современная проза
- Кот - Сергей Буртяк - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Две строчки времени - Леонид Ржевский - Современная проза
- Люпофь. Email-роман. - Николай Наседкин - Современная проза
- Истории обыкновенного безумия - Чарльз Буковски - Современная проза